Маленький Иллимар

(Отрывок)

29

До Рождества оставалось не более недели. Рождество было своего рода пограничным столбом во времени, потому что всегда говорили: за столько-то времени до или столько-то времени после Рождества. Хотя Иллимар и не понимал хорошенько, что это такое, но и его волновало радостное ожидание.

Теперь шел уже настоящий снег. Иногда он валил точно из мешка, на следующий день мела поземка, а в третий – снова начинался густой снегопад, от которого кругом все было бело.

– Санная дорога такая, – сказал отец, – что лучшего и пожелать нельзя. Надо, пожалуй, съездить.

В тот же вечер отыскали отцовскую дорожную шубу и дорожные сапоги. А утром, когда Иллимар проснулся, отца уже и след простыл. (…) В день отъезда отца вернулся из школы Карла. С пустой котомкой на спине он пробирался сквозь густой снегопад. Теперь он до Нового года был свободен от школьных трудов и, видимо, радовался этому. Но вместе с тем было заметно, что какая-то забота гнетет его. Даже шалости свои он пока бросил. (…)

После того как семья кое-как поужинала, мать вдруг вспомнила:

– Ну, Карла, покажи, как ты учился!

Карла отыскал среди книг какую-то бумажку. Он сделал это с явной неохотой. И мать принялась исследовать свидетельство, держа его возле лампы. Она была не бог весть каким знатоком документов, но понемногу она во всем разобралась. Похоже было, что Карле не к чему прятать своё свидетельство. Учился он недурно, да и голова у него была сообразительная. Часто поговаривали, что ему следовало бы дать хорошее образование, лишь бы мошна выдержала! И на этот раз свидетельство было хорошее, и мать, разглядывая его, только радовалась. Вдруг лицо ее приняло испуганное выражение:

– Это что такое? – спросила она.

– Это поведение, – сокрушенно ответил Карла глядя в сторону.

– И поведение плохое! Вишь, тут сам учитель собственной рукой написал: «Много шалил». Тебе не стыдно? – Но, понимая, что запоздалый стыд Карлы уже не исправит дела, мать принялась отчитывать его:

– И что только выйдет из тебя? Куда приведут тебя твои шалости! Ни уговоры, ни наказания на тебя не действуют! Ничего не поделаешь, придется весной отдать тебя в пастухи! Увидишь, увидишь тогда, сладко ли это...

Мать говорила долго и под конец заплакала. Карла, точно побитая собака, жался в уголок и не хотел показываться оттуда. В конце концов мать пригрозила:

– Вернется отец, он задаст тебе!

Иллимара все это не касалось, но он был испуган, как всегда, когда случались неприятности. Сердитые слова, кому бы они ни предназначались, задевали всех, кто их слышал. А неприятность и сердитые слова были налицо. Сначала Иллимару неясно было само понятие «поведение», но чем дольше он выслушивал мамины упреки и наставления, тем яснее оно становилось.

Этот вечер в семье кладовщика прошел печально. Всем было не по себе, за исключением маленького Иоханнеса, Кяхри и Милли. Но они вообще ничего не ведали о поведении. Для Карлы утешением служило лишь то, что отца дома нет. Одна мысль об отце вызывала у него холодную дрожь. И он никогда не укладывался спать так тихо и скромно, как сегодня... Но на следующий день у матери появились уже иные заботы. Она ни разу не вспомнила о поведении Карлы. Разгулявшаяся вьюга тревожила её. Особенное беспокойство овладело ею с наступлением темноты. И тут выяснилось, что тревожилась она о тех путниках, которые возвращаются сейчас из города на мызу, потому что ветер дул им прямо в лицо.

Отец вернулся только поздно вечером, когда ждать стало уже невмоготу. Он весь побелел, точно снежная баба, и застыл от долгого сидения. Но когда скинул шубу и сбил снег с сапог, он просто диву дался, выслушивая опасения и страхи матери.

– Чепуха! В свое время приходилось ездить в Таллинн, Ригу и другие места. И ничего, – живы-здоровы оставались. Так неужели этакое маленькое путешествие нам не под силу!

Несмотря на усталость, отец был в веселом, приподнятом настроении. Вскоре выяснилось, что у него была причина для этого. Потому что человек всегда заранее радуется, когда готовится обрадовать других приятной неожиданностью. Из засыпанных снегом саней внесли в дом не один узелок и сверток. Некоторые из них отец тотчас же развязал. Там нашлось то да сё, главным образом съестное. Все это, начиная с бумаги, в которую были завернуты покупки, пахло как-то особенно, вносило в жизнь что-то новое, городское. (…)

Кяхри и Милли сначала прыгали и бесновались вокруг отца, переживая радость свидания. Потом они подошли к городским сверткам, стали обнюхивать их и обмениваться впечатлениями. Им тоже, наверно, эти запахи казались новыми и интересными. Но вдруг они насторожились, уставившись на пестрый узелок, положенный на ящик. Шерсть их ощетинилась на загривке, и оба они заворчали. Глаза всех присутствующих обратились туда же, и в ту же минуту все увидели: узелок тихонько двигался взад-вперед, словно готовясь уйти! Все испуганно закрыли глаза, чтобы потом снова открыть их. Нет, это не привиделось им, узелок действительно двигался.

– Боже мой, что это? – первою воскликнула мать.

Один отец оставался спокойным. Он лукаво рассмеялся.

– Да, угадайте, что это такое?

Но испуг лишил всех догадливости.

– Выгоните собак, тогда покажу, – сказал отец и встал.

Собаки тут же очутились за дверью. Тогда отец взял сверток и медленно, словно дразня всех, принялся разворачивать его.

– Кот! – вскричали все с удивлением и в то же время с чувством облегчения.

И правда, никакого чуда там не оказалось, – всего лишь кот. Как только его развязали, он спокойно вышел из плетенки. Он не испугался в незнакомом месте и не старался спрятаться, а повел себя совсем иначе. Он лишь сузил глаза от яркого света, потянулся и с дружелюбным курлыканьем ткнулся головой в отцовскую руку.

– Где ты достал его? – спросила мать удивленно.

– Он разгуливал у старого Вийду, все равно что маленький тигр. А когда я собрался домой, Вийду опять был навеселе. Ну, а в таких случаях он любит дарить все, что под руку попадет. Тут как раз подвернулся кот. «Бери кота, – говорит Вийду, – такого кота ты в жизни не видел!»

Пока отец рассказывал, кот обошел присутствующих, пытаясь с каждым завязать дружбу. Ткнет головой одного, другого, а то и спустится под стол и прижмется своим мягким боком к ногам.

– Надо бы накормить его, – вспомнила мать.

– Да, пожалуй, он не откажется, – сказал отец. – Хотя мы и закусили в корчме Ребане.

Тем временем мать налила молока на блюдечко и поставила перед котом. Тот еще раз вежливо ткнулся об материну руку, прежде чем приступить к еде. Но вдруг мать испуганно вскрикнула:

– Боже мой, взгляните на его хвост!

– Вернее, на хвост, которого у него нет! – рассмеялся отец.

И теперь все увидели, что у кота действительно не было хвоста. Вместо хвоста торчал обрубок длиной с палец. Обрубок этот никак не напоминал кошачий хвост, – таким он казался странным. Но до сих пор кот так ловко вел себя, что никто не обратил внимания на его изъян.

– Да, да, и по части хвоста кот этот особенный, – пояснил отец. – Вийду рассказал, что раньше он жил у больших господ. Ну, а у тех свои обычаи: терпеть не могут простой, деревенской породы. У лошадей остригают, и у собак обрубают хвосты. Вот и бедному Антсу пришлось пожертвовать хвостом, чтобы стать дворянином. Отрубили! (…)

Тем временем наступила уже ночь. Все устали и начали готовиться ко сну.

– Куда же мы денем эту животину? – с сомнением спросила мать.

– Для первого раза оставим, пожалуй, в комнате, – отвечал отец. – Кот устал с дороги, место незнакомое, а на дворе холодно.

– Да он же не поладит с собаками!

– А может, и поладит. Он, видать, покладистый. Попробуем.

Как только приоткрыли дверь, собаки ворвались в комнату. Похоже было, что сейчас начнется потасовка – только держись! Но ничего подобного не произошло. (…)

– Ну, вот видите? – со смехом сказал отец. Вскоре все уже лежали в кроватях и огонь был погашен.

Иллимара на этот раз уложили вместе с Карлой, приставив к кровати стулья. Карла молчал, и Иллимар подумал, что тот уже заснул. Только самого Иллимара сон не брал. Ему было слышно, как Кяхри и Милли скребутся, воюя с блохами, и беспокойно ворочаются. Как видно, и сейчас еще что-то тревожит их души, подумал Иллимар. Потом он взглянул в сторону плиты и вздрогнул от испуга. Две зеленовато-желтые точки сверкали во тьме. Он слыхал от других, что кошки видят в темноте, но не знал, что их собственные глаза тоже светятся. Во всяком случае, это было жутко.

– А что, если взять сейчас кота, – хихикая, прошептал вдруг Карла, – да бросить на собак!

Оказалось, что Карла тоже не спит и следит за котом. Иллимар сразу успокоился.

– Они тогда подерутся,– опасливо ответил он.

– Конечно, подерутся! – заранее торжествовал Карла.

Но вдруг притих. Вспомнил, наверно, про итог собственного поведения. Только появление чудного кота отдалило расспросы отца об успехах сына. Нет, лучше воздержаться от новых затей. И Карла грустно умолк, ощутив на сердце прежнюю тяжесть. Откуда он мог знать, что происшествия с котом заполнят все рождественские каникулы, а о дурном поведении некоторых особ и не вспомнят...

30

Два следующих дня целиком ушли на подготовку к празднованию Рождества. Это было интересное, но и беспокойное время для таких, как Иллимар. Много тут происходило такого, на что любопытно было поглядеть, но его отовсюду гнали, говоря, что он мешает. (…)

Однако Иллимар убедился, что новый кот умеет устраиваться при любых обстоятельствах. Хоть он и в неудачное время попал к новым хозяевам, но это его ничуть не тяготило. Начать с того, что местечко для первого ночлега он выбрал умно – на теплой плите. Не только человек, но и ни одна собака до этого не додумались бы, не говоря уже о других животных. А когда утром плита нагрелась, а пол еще не просох, Антс мудро убрался восвояси, отряхивая лапки. С этой минуты Иллимар начал следить за его передвижениями.

Все здесь было чужим, незнакомым, но Антс оказался далеко не таким беспомощным, как собаки в первые дни своей здешней жизни. Он вел себя так спокойно, будто прожил здесь всю жизнь. Только зрачок ему приходилось то расширять, то суживать в зависимости от меняющегося освещения. Он постоял немного на пороге Иллимаровой квартиры и окинул взглядом сени. Все сразу же стало ясно для него. И он спокойно прошел через сени, подошел к наружной двери, на минутку погрузил лапы в снег и выглянул, сузив глаза до щелочек. Тут Иллимар попытался погладить Антса, и кот дал почувствовать, что благодарен за это. Затем он отряхнул лапки, повернулся – и вдруг пропал. Странно, однако некоторое время его нигде не было видно. Но вскоре Иллимар услышал рычание собак. И когда он поглядел в ту сторону, то увидел странную картину: все три собаки – Кяхри, Милли и Сами – стояли тесной кучкой посреди сеней, подняв кверху близорукие глаза и выражали явное беспокойство. А что было там, наверху? В сумеречной вышине, под самой крышей, по балке спокойно шествовал кот Антс. При этом он, видимо, не испытывал ни малейшего страха, ни малейшего головокружения. Погрузившись во тьму чердака, он оставался там некоторое время. Что он там делал? Вскоре по тревожному оживлению собак Иллимар сообразил, что кот, видимо, снова показался. И правда, теперь он снова возвращался на банный чердак, но уже по другой балке. Там, в таинственной чердачной рухляди, он и скрылся. (…)

А за обедом мать рассказала странные вещи. Вчера она оставила на верхней полке открытого стенного шкафчика пять кровяных клецек, чтобы сегодня разогреть их на сковороде. Когда она пошла взять их, на полке ничего не было. Только деревянная тарелка лежала на дне шкафчика, на мешке с крупой.

– Ну, куда же они подевались? – равнодушно спросил отец.

– То-то и я удивляюсь,– ответила мать.

Спросили у Лийзы, Карлы и Иллимара. Те, конечно, ничего не знали. Но потом Лийза вспомнила:

– А я-то удивилась, когда пол мыла,– у ведра, где спят Кяхри и Милли, валялись крошки от клецек.

– Ах они паршивцы! – рассердилась мать.– Значит, это они!

– Но как собаки могли добраться до полки? – с сомнением спросил отец.– Они не мастера лазить по стенам.

– Значит, кот! – вдруг закричал Карла.

– Сразу уж и кот,– недовольно возразил отец. – Вы же сами видели, какой он воспитанный, какой деликатный. Тем более в чужом месте, да еще в первый день. Уж сразу и кот! Должно быть, тарелка сама свалилась, а собаки сожрали клецки!

Кяхри и Милли догадались, что речь идет о них, и подошли, словно ожидая благодарности. Но отец сердито сказал им:

– Выдрать вас следовало бы!

Этого, правда, не сделали, но все начали стыдить собак. Если бы они понимали человеческий язык, они должны были бы покраснеть от стыда. Но ни на то, ни на другое они не были способны и поэтому лишь смущенно удалились.

В только что вымытой и натопленной комнате было жарко и влажно. В этом тепле быстро подошло тесто в квашнях и корытах. Здесь было тесто для черного и пеклеванного хлеба и для булок. Часть всего этого мать собиралась испечь сегодня, другую завтра. Сразу после обеда она и принялась за булки и пироги. За этим делом Иллимар всегда следил. Интересно было наблюдать, как мать берет кусок теста, быстро раскатывает, а потом снова скатывает его, иногда выводя на хлебе крест, а иногда оставляя без креста. Для божьего хлеба крест, конечно, хорош, но когда от него трескается корка, можно обойтись и без него. Но что особенно подогревало интерес Иллимара – это его собственный колобок, который в таких случаях вместе с остальными хлебами отправлялся в печку. Вот и сейчас Иллимар, не отводя глаз, следил за матерью, лепившей для него мясной пирожок. Он получился удивительно красивый, правда малюсенький, но совершенно похожий на большие пироги. Потом оба, и Иллимар и мать, заглянули в печку, чтобы решить, куда его поместить. Но, обернувшись, они с изумлением уставились на конец стола, где он лежал. Не померещилось ли им? Только что пирожок был здесь, а теперь его больше нет. Что за чудо, что это значит? Мать поискала на полу, заглянула и в печку – может, она уже посалила его? Но пирожка нигде не было. Вид у матери был растерянный.

– Я же слепила этот пирожок? – спросила она не то Иллимара, не то себя.

– Да, слепила, – ответил Иллимар.

– Куда ж он подевался?

Мать поискала еще и принялась затем делать новый пирожок. Но руки у нее дрожали, так что новый вышел куда хуже прежнего. И мать прошептала про себя:

– Был пирог... нет его... Что за чудо... Средь бела дня...

Почти суеверный страх готов был овладеть ими, если бы кот Антс, спавший в ногах тетиной кровати, не пришел утешить их, дружелюбно прижимаясь к ногам. Но яснее дело не стало. Даже неловко было рассказывать другим об этом.

В тот день стряпня продолжалась до самого вечера, – к Рождеству готовили и другие кушанья. И тут опять произошел странный случай. Миски с холодцом вынесли в сени остудиться, уставив их на гладильной доске, поверх лохани. Тут приходилось глядеть в оба, как бы какое-нибудь животное не подобралось к блюдам. Поэтому то один, то другой дежурил здесь. И все же целая свиная ножка пропала из миски с горячим студнем. За день были замечены и другие странные происшествия, о которых зашла речь за ужином.

– Домовой у нас завелся, что ли? – сердился отец.– Чепуха какая-то!

– Чепуха, конечно, но все же это странно,– сказала мать.

– Но кто же все эти номера выкидывает?

В голосе отца послышалось явное раздражение, и мать помедлила с ответом.

– Больше некому, как этому коту, – сказала она наконец.

Отец сердито бросил на стол ложку.

– Ты слышишь, что говорят о тебе? – спросил отец, ласково подтолкнув его ногой. – Что ты скажешь на это? Скажи, что это поклеп. Скажи, мало ли что наговаривают на меня. Я, мол, слишком тонко воспитан для подобных вещей!

Антс, правда, не высказал всего этого вслух, но тем яснее выразил движениями. Только на мать это не произвело должного впечатления, и она выставила кота на ночь за дверь.

В сочельник у всех было много дела. У одного Иллимара время тянулось невероятно медленно. Рождественские праздники бывали и раньше, но Иллимар не помнил их хорошенько. В такие дни люди больше читали Священное писание и больше ели, чем обычно. Но теперь ожидалось что-то новое, изумительное. До сих пор у них не устраивали елку, а теперь решили устроить. Раньше и подарков не полагалось, а теперь их ждали. Откуда-то сверху, от больших господ, эти обычаи спустились наконец и сюда, в семью кладовщика. Но если остальные домочадцы только радовались, то отец испытывал и гордость.

Возвращаясь с работы, он принес елку. Ну, ель как ель. Но когда она стояла посреди комнаты, убранная свечами и увешанная конфетами в пестрых бумажках, это была все же не просто ель, а нечто другое. И все это устроил отец. Он долго возился с елкой, оглядывая ее то с одного, то с другого бока и переставляя вещи. Он был мастер на все руки. Но еще меньше считался он с мнением близких.

Наконец елка была украшена, семейство собралось вокруг нее, и отец зажег свечи. Чем больше их зажигалось, тем светлее становилось в комнате, пока отец не приказал вовсе потушить лампу. И этого почти не было заметно. Трепетный свет елки отражался на потолке и на лицах людей. Глаза их засияли, как сама зажженная елка. Даже маленький братец на руках у матери испускал какие-то восторженные звуки и шевелил ручонками, словно любуясь всей этой красотой. Собаки тоже радовались, блестящими глазами глядя на елку.

Понемногу комната наполнилась запахом свежей хвои и горящих свечей. Этот запах, казалось, исходил из страны чудес и был далек от всего будничного...

Раньше в сочельник всегда читали Священное писание, и это настраивало на серьезный, торжественный лад. Хотя зажженная елка и распространяла вокруг себя веселье, все же и теперь в воздухе носилось что-то возвышенное и торжественное. И мать запела хорал «С небес спускаюсь к вам и вести добрые несу». Слова этой песни знали все, кроме Иллимара, и подпевали матери. Не бог весть какие тут собрались певцы, но, в общем, выходило недурно. И только когда отец затянул вовсе не в лад, вдруг и Кяхри вздумал подать голос. Но это развеселило только Карлу, который сам-то пел, пожалуй, лучше всех.

Когда хорал был спет, все опять почувствовали себя свободнее. Вот теперь-то наступила главная часть вечера – раздача подарков, которые отец привез из города.

Каждый получил что-нибудь: мать и тетя по куску материи на кофточку и по платку, Карла – новую зимнюю шапку, а Иллимар...

Да, Иллимар не мог поверить своим глазам: когда развернули сверток, на свет божий появились маленькие башмачки. Башмаки совсем как у взрослых, с резинками по бокам и ушками спереди и сзади, с той только разницей, что поменьше, чем у взрослых людей. Но подметки были такими же желто-блестящими, края подметок черно-блестящими, а набойка на каблуке окружена блестящим рядом гвоздиков. Радость Иллимара была так велика, что он и выразить ее не мог. Только глаза у него блестели. Мать тотчас же помогла примерить башмаки. Они были, правда, чуточку велики, но так оно и полагалось. И Иллимар разгуливал перед всеми по одной доске пола. Башмаки оказались даже со скрипом, правда маленьким, но ведь и сами башмачки были невелики. Гордость Иллимара не знала границ.

Когда свечи догорели и елочные радости были исчерпаны, сели ужинать. Теперь настроение сделалось уже более будничным и можно было поговорить о простых вещах.

– Все же ты порядочно потратился в городе,– сказала мать, которая отличалась бережливостью. – Могли бы и обойтись без всего этого.

Но сказано это было не столько в упрек, сколько благодарности ради.

– Ну, чего там! – ответил отец, который также отличался бережливостью, но все же иногда не прочь был раскошелиться. – Если уж пришлось побывать в городе и раз так вышло... – Он окинул семью довольным взглядом. – Поневоле вспоминается, как сам я рос и какое у меня было Рождество. Коли хватало чистого хлеба без мякины да коли отец добудет что-либо из леса, – ну, тогда хорошо! А то радуешься и тому, что можно в одной рубашонке да в отцовских сапогах пробежаться вокруг дома. Ельник доходил до порога, а нужда – до самого горла. Где уж там говорить об образовании либо о школе...

Отцовские глаза остановились на Карле. Какая-то неясная мысль отразилась в них. Но вдруг Карла закричал:

– Поглядите, что делает Антс! Играет с Милли!

И вправду, все увидели нечто такое, чему и поверить трудно: Антс и Милли, растянувшись на животе друг против друга, по очереди поднимали лапы. Как только один клал лапу на пол, другой старался прикрыть ее своей, точь-в-точь как люди, играющие в ладошки. А Кяхри сидел тут же и с серьезным видом наблюдал эту забаву, точно судья, следящий за правилами игры. Эта удивительная картина на целый вечер заняла мысли и послужила предметом разговоров.

– Ну да, собака и кошка могут сдружиться, коли сызмальства растут вместе. Но так...

Утром все долго лежали в постелях. Отец как раз мылся, когда мать с жестяной лампочкой в руке вышла за чем-то в чулан. Чулан помещался в сенях, прямо за дверью, и мать оставила ее полуоткрытой.

– Господи боже мой! – вскричала она вдруг.

– Что такое? – с испугом отозвался отец.

– Кот чуть с ног не сшиб! Боже милосердный, что он тут натворил!

Отец выскочил в сени. И снова послышались горестные сетования матери:

– Ишь все колбасы на полу, он их все перепробовал. И окорока, и миски со студнем!..

– Какая же это была кошка? – разъяренный, спросил отец.

– Наш Антс, кто же еще. Только я открыла дверь, он выпрыгнул, точно тигр, и удрал.

В голосе матери послышались слезы. Отец натянул пиджак, выхватил из шкафа ружье и выбежал из комнаты.

– Застрелю, дьявола! – послышался из сеней его угрожающий голос.

– Что ты! – испуганно ответила мать.

И мать по-настоящему расплакалась, убирая чулан. А снаружи не доносилось никаких выстрелов, хотя отец вернулся еще не скоро. Он был взбешен, швырнул ружье и бросился на кровать, которая затрещала под ним. (…)

Праздник Рождества как начался, так весь и ушел на охоту за проклятым котом...

А в памяти Иллимара это Рождество так и сохранилось под названием «кошачьего».