Сказки разных народов

Жил в старину один крестьянин. С молодых лет ходил он в батраках. Только к старости сколотил кое-какое хозяйство, хорошо зажил с женой и тремя сыновьями. Старшие сыновья с малых лет во всём помогали отцу, и выросли из них добрые работники. А вот младший сын всё гулял без дела.

«Я всю жизнь не знал отдыха, – думал отец. – Пусть хоть сынок поживет в своё удовольствие!» И не заставлял его работать. Мать вздыхала: «Я девчонкой вдоволь хлеба не ела. Пусть хоть сынок полакомится!» И подсовывала ему лучшие куски. Так проходили день за днём, год за годом. И вырос младший сын бездельником-лентяем, только есть да спать любил.

Терпел крестьянин, терпел, наконец позвал сына и говорит:

– Не пора ли за дело приниматься? Хочешь быть кожевником?

– Нет, не хочу, – отвечает сын. – Всю жизнь кожи дубить да мять – руки до костей разъест.

– Ну, будь портным.

– Что ты, отец! Век над жилетами да камзолами гнуть спину – этак и горб вырастет.

– Ладно, сынок. Я тебя не неволю. А вот что ты скажешь про кузнечное дело? Сильней и крепче доброго кузнеца никого не сыщешь.

– Что ж, – отвечает сын. – В кузнецы я, пожалуй, пойду.

Отец отыскал самого искусного кузнеца в округе, заплатил ему вперёд за ученье и отвёз сына в кузницу.

– Ну, сынок, смотри, как добрые люди работают, и сам выучишься.

А мать тайком притащила из дому на тележке кровать с периной и подушками и сказала:

– Ты, сынок, у меня привык на мягком спать. Устанешь от трудов, полежи на перинке, что я тебе сама сшила, приклони голову на подушку, что я тебе сама мягким пухом набила.

Ну отправились отец с матерью домой, а сынок остался у кузнеца.

Он поставил свою кровать в угол кузницы, разлёгся на ней и стал смотреть, как кузнец с учениками бьют молотом по наковальне.

– Что смотришь? – спрашивает кузнец. – Бери молот в руки.

– А зачем? – отвечает сын крестьянина. – Отец сказал: смотри, как люди работают, – сам научишься.

Покачал головой кузнец и принялся за своё дело.

Лежит младший сынок на мягкой кровати, только вправо-влево поворачивается, глаз не спускает с кузнеца. Не выдержал кузнец, опять говорит:

– Да что ты всё валяешься! Бока отлежишь.

– Нет, не отлежу, – отвечает сын крестьянина, – перина-то мягкая. У меня голова от вашего грохота болит, а мне матушка велела: устанешь, сынок, отдохни, приклони голову на пуховую подушку.

Кузнец и вовсе махнул рукой на него: что с ним, лентяем, разговаривать! Так шли дни за днями, месяцы за месяцами.

От чужой работы руки не болят. Вот младший сын и говорит себе:

«Не велика премудрость. Раз стукнешь по наковальне, другой ударишь молотом – и делу конец. Этак и я сумею что хочешь сковать, не хуже самого хозяина!»

Вот и миновали три года.

Пришёл крестьянин за сыном.

– Ну как, выучился мой парень кузнечному ремеслу? – спрашивает крестьянин у кузнеца.

– Кто его знает! – отвечает кузнец. – Смотреть смотрел, а чему научился – нам не показывал.

– А ты, сынок, что скажешь?

– А что говорить, дойдёт до дела, верно, не сплошаю.

Обрадовался отец. Приспособил старый сарай под кузницу, припас всякого инструмента и говорит:

– Ну, сынок, теперь покажи своё искусство, скуй мне новый сошник на соху.

Пошёл молодой кузнец в сарай. И отец за ним, вместе со старшими сыновьями. Молодой кузнец приставил одного брата угли разжигать, другого – мехи раздувать, сам засучил рукава и взял большой молот в руки. А как накалилось железо, такой стук пошёл по кузнице, что хоть уши затыкай.

Ковал, ковал молодой кузнец, все руки себе отмахал, да видит – не выковать ему сошника. Вот он и говорит:

– А зачем тебе, отец, новый сошник? Ведь и старый ещё годится. Лучше скую тебе острый топор.

– Ладно, сынок, – отвечает крестьянин, – выкуй топор. Мой-то совсем притупился.

Стал молодой кузнец ковать. Бил, бил молотом, видит – и топор не выходит.

– Эх, отец! – говорит он опять. – Неохота мне ковать топор. Грубая это работа. А вот скую я тебе дюжину гвоздей, тонких, как игла у матушки.

– Что же, – отвечает крестьянин, – и гвозди нужны в хозяйстве.

Опять принялся кузнец за дело. Стучал, стучал, ковал, ковал, а ничего не выковал. Всё железо перевёл, только маленький кусочек остался.

Тут и отец увидел, что ничему-то его сын не выучился. Взял он этот кусочек железа и бросил его в чан с водой. Железо как зашипит – пш! пш!

– Слышишь, сынок, – сказал отец, – что из твоего ученья-то вышло. Один пшик получился. Только вот что я тебе скажу: не было в нашем роду лодырей и не будет. Ступай из дому куда глаза глядят и, пока не выучишься хоть какому-нибудь ремеслу, назад не возвращайся.

Опустил младший сын голову и пошёл прочь из родного дома. Вышел за околицу, сел на пень и задумался: «Как теперь быть? Что делать?» Думал он, думал и решил идти с повинной головой назад к кузнецу.

Посмеялся над ним кузнец, а всё-таки взял его опять в ученье.

– Только теперь уж буду учить тебя по-своему! – сказал он.

И стал учить. О мягкой перине парень и думать забыл. На жесткой соломе бы выспаться – да где там! Ни вздохнуть ни охнуть не даёт ему кузнец. Только опустит парень молот, только спину разогнёт, а хозяин уж тут как тут – шипит ему в ухо: «Пши-пшик!» Стыдно станет парню, встряхнется он – и снова за работу.

Опять три года прожил он у кузнеца. А кончились три года – сказал ему хозяин:

– Теперь иди куда хочешь и смело берись за дело.

Парень попрощался с кузнецом и пошёл. Шёл он, шёл и пришёл в большой город. Там он нанялся в одну кузницу подмастерьем. В тот же день в эту кузницу явился важный барин.

– Эй, хозяин, – сказал барин. – Почини-ка мне карету. Да так, чтобы как новая была. Я молодую невесту сосватал, в этой карете её к венцу повезу.

– А где карета? – спрашивает хозяин.

– Да тут, у ворот.

Вышел хозяин вместе с подмастерьем за ворота. Смотрят – ну и карета! Дверцы на одной петельке висят, рессоры винтом изогнулись, ободья на колёсах штопором завились. И как только такая развалина до кузницы докатилась!

Почесал хозяин за ухом.

– Уж и не знаю, что и сказать! – говорит барину. – Месяца три её чинить – и то, пожалуй, не починишь.

– Как три месяца! – закричал барин. – Чтобы через три дня была готова! А не починишь в срок – велю своим слугам твою кузницу по брёвнышку разнести.

Что тут сделаешь? С барином не очень-то поспоришь.

Покричал ещё барин и ушёл.

Хозяин и говорит молодому кузнецу:

– Ну, подмастерье, выручай как хочешь.

– Хорошо, – отвечает подмастерье, – пришли ко мне двух учеников, а сам отправляйся отдыхать.

Хозяин ушёл домой, а в кузнице так и закипела работа. Подмастерье вмиг разобрал всю карету на части, учеников приставил огонь раздувать в горне, сам взялся за молот.

Раз стукнет по наковальне – один обод готов. Ещё раз ударит – другой готов. Сковал ободья – принялся за рессоры. Там выпрямит, здесь согнёт. И часу не прошло – сделано дело.

Ученики только диву дались, а молодой кузнец подчистил, свинтил, подогнал, где надо, и велел выкатить готовую карету под навес. Потом все трое отправились на лужок за кузницей и разлеглись там на траве.

В полдень кузнец-хозяин пошёл посмотреть, как подвигается работа. Входит в кузницу… Что такое! Тихо, пусто, ни подмастерья, ни учеников… Даже огонь потух в горне.

Ох и рассердился хозяин! Бросился искать своих работников. Видит – лежит подмастерье на травке, и тут же рядышком оба ученика.

– Ах, лентяи! Ах, бездельники! – закричал хозяин. – Так-то вы работаете!

Подмастерье перевернулся на другой бок, зевнул и говорит:

– Ну чего сердишься, хозяин?

– Как это чего! – ещё громче закричал старый кузнец. – Карета должна быть через три дня готова, а вы тут бездельничаете! Барин с меня из-за вас голову снимет с плеч.

– Ничего, хозяин. Не пугайся раньше времени, – отвечает подмастерье. – Пока твоя голова ещё на плечах, поверни-ка её назад и посмотри хорошенько.

Хозяин повернулся да так и разинул рот: под навесом стояла готовая карета.

Подбежал к ней хозяин поближе, со всех сторон оглядел – всё прилажено, всё на месте, хоть сейчас впрягай лошадей и поезжай куда хочешь.

– Ну, парень, – сказал старый кузнец молодому, – такой работы я ещё не видывал. Нечего тебе в подмастерьях ходить, оставайся в моей кузнице хозяином.

– Нет, добрый человек, – ответил молодой кузнец, – я в этом городе долго не останусь. А хочешь меня наградить – дай мне кусок самого лучшего железа и позволь три дня поработать в твоей кузнице.

– Ну что ж, – сказал старый кузнец, – будь по-твоему.

Три дня и три ночи работал подмастерье. Никого близко не подпускал к кузнице. А потом вышел из дверей с мешком за плечами и зашагал прочь из города.

Долго ли он шёл по дорогам – мы не знаем, а пришёл к родному дому. Перешагнул порог, бросил свой мешок на стол и сказал отцу:

– Вот смотри, отец, может, твой сын чему и выучился.

Тут он развязал мешок и вытащил кованую шкатулку.

– Это тебе, матушка.

Мать открыла шкатулку, а в шкатулке – узорчатый гребень и игольник с такими тонкими иголками, что хоть бисер нижи.

– Это вам, братья. К праздничной одежде пришейте, – сказал молодой кузнец и высыпал перед братьями горку блестящих пуговиц. А потом к отцу обернулся:

– А ты, отец, возьми, пожалуйста, вот этот кубок. Если понравится мой подарок, наполни его и подними за то, чтобы в нашем роду не было лентяев.

Давным-давно в деревне, неподалёку от города Кэсона, жила бедная крестьянская семья. Муж работал на поле у богатого соседа, а жена пекла на продажу рисовые хлебцы. Так и жили они, сводя кое-как концы с концами. И был у них сын Хан Сек Бон, которого они любили больше жизни. Дружно жила семья бедняка, пока не нагрянула на них беда: отец тяжело заболел и умер. Умирая же, сказал он своей жене:

– Пусть наш сын будет учёный, и тогда все его станут уважать.

И жена пообещала мужу выполнить его последнее желание.

Когда Хан Сек Бону исполнилось семь лет, мать сказала:

– Пора выполнить волю отца. Десять лет предстоит тебе провести в учении. Ты познаешь за это время тысячу иероглифов, выучишь лучшие стихи, научишься медицине и прочтёшь книги философов. После этого ты сможешь выдержать экзамен в Сеуле и станешь учёным, как хотел отец.

Хан Сек Бон ушёл учиться в Кэсон, и мать осталась одна в своём маленьком домике. Никто в деревне лучше её не пёк рисовых хлебцев. Они были и вкусны, и красивы, всегда одинаковые, ровные, пышные. И поэтому все соседи покупали хлебцы только у неё.

Не было такого вечера, чтобы мать не думала о своём мальчике. Она скучала без него, горевала и плакала. По ночам мать высчитывала, сколько лет, месяцев и дней пройдёт, прежде чем она увидит дорогого сына.

Но дней до встречи оставалось ещё много.

И вот как-то вечером мать услышала чьи-то шаги. Она открыла дверь и узнала своего сына.

Мать видела, что Хан Сек Бон измучен дальней дорогой; ей хотелось броситься к мальчику, прижать его к своей груди. Но она даже не улыбнулась своему сыну, только спросила:

– Почему ты вернулся раньше времени? Разве ты уже постиг все науки и можешь держать экзамен?

Хан Сек Бон не ожидал такой суровой встречи. Он заплакал и сказал:

– Сто миль прошёл я пешком и не ел со вчерашнего утра. Накормите меня, а потом я всё вам расскажу.

Ах, как хотелось матери обнять своего сына, поцеловать его, накормить лучшим, что было в доме, и уложить спать! Но она ничего этого не сделала, а спросила снова:

– Разве ты уже постиг все науки, которые должен был познать за десять лет?

Сын ответил:

– Я изучил все науки, которые полагается пройти за десять лет, и потому вернулся к вам раньше времени.

– Тогда возьми кисточку, тушь, бумагу и напиши первые десять иероглифов, – сказала мать.

Когда сын вынул из мешочка, что висел у него на поясе, тушь и кисточку, мать задула огонёк светильника и сказала:

– Ты будешь рисовать в темноте иероглифы, а я – печь хлебцы.

Через некоторое время мать воскликнула:

– Хлебцы готовы!

И она зажгла светильник. Хан Сек Бон показал матери свою работу. В темноте иероглифы вышли некрасивые и неровные.

Тогда мать сказала:

– Посмотри на мои хлебцы.

Хан Сек Бон посмотрел на хлебцы. Они были ровные, красивые, одинаковые, аккуратные, точно мать пекла их при ярком свете.

А мать положила на плечо сына руку и молвила:

– Возвращайся в Кэсон и приходи домой, когда будешь знать всё, что полагается тебе знать.

Взмолился Хан Сек Бон:

– О, позвольте мне остаться хоть бы до утра! Я шёл к вам не останавливаясь много дней и ночей, и нет у меня силы снова идти в такой далёкий путь.

– Нет у тебя времени для отдыха, – ответила сурово мать. – Вот тебе на дорогу хлебцы – и прощай!

Пошёл Хан Сек Бон в темноте по горным тропам. Тяжела была дорога в древний город Кэсон. Не раз преграждали ему путь горные потоки и завывали поблизости дикие звери. Хан Сек Бон шёл и горько плакал. Ему казалось, что мать несправедлива и жестока к нему, что она разлюбила его за те годы, что прожил он в Кэсоне.

Утром он развязал платок, в котором лежали хлебцы, и снова увидел, что хлебцы, испечённые в темноте, были прекрасны – один к одному, один к одному!

И тогда Хан Сек Бон впервые подумал: «Мать смогла в темноте выполнить хорошо свою работу, а я не смог. Значит, она делает своё дело лучше, чем я!»

Подумав так, Хан Сек Бон поспешил в Кэсон.

Прошло ещё пять лет – и вновь мать услышала вечером шаги у своего домика. Она открыла дверь и снова увидела сына.

Хан Сек Бон протянул к матери руки, но мать сказала:

– Все ли науки ты постиг, что пришёл домой?

– Все, – ответил сын.

И, вынув из мешочка бумагу, тушь и кисточку, он задул светильник.

Через десять минут Хан Сек Бон сказал:

– Можете зажечь светильник!

Мать осветила комнату и подошла к сыну. Перед ней лежал лист бумаги, заполненный иероглифами. Иероглифы были все чёткие, ровные, красивые – один к одному, один к одному!

И тогда мать воскликнула:

– Как я ждала тебя, сынок! Как я соскучилась! Дай мне насмотреться на тебя, дай мне прижать тебя к своей груди!

…Прошли годы, и Хан Сек Бон стал знаменитым учёным. Когда же ученики спрашивали его, как он стал таким учёным, Хан Сек Бон отвечал:

– Материнская любовь научила меня не щадить себя, делать всё хорошо и честно. А кто делает всё хорошо и честно, тот может стать всем, кем захочет.