Владимир Карпович Железников (1925–2015)

Новенький сидел на последней парте. Его нельзя было не заметить: у него были ярко-рыжие волосы.

– Твоя фамилия?

– Княжин.

– А как ты занимался по физике?

– Это мой любимый предмет.

Всё-таки он был очень рыжий, и я невольно смотрел на его волосы и не видел лица. Я начал объяснять новые формулы. Каждый раз, когда я поворачивался к доске, чтобы написать формулу, Лёвушкин шептал и хихикал за моей спиной.

– Не мешай слушать, – донёсся до меня голос Княжина.

Я оглянулся: у Лёвушкина был такой растерянный вид, точно он хлебнул горячего чаю, сильно обжёгся и не знал, то ли выплюнуть этот чай, то ли проглотить.

– Княжин, – сказал я, – подойди к доске и реши задачу по новой формуле.

Он быстро решил задачу и чётко, без запинки, всё объяснил. Многие ребята в классе говорили лишние слова, а Княжин нет.

После звонка, когда я выходил из класса, то услыхал голос Лёвушкина:

– Видали, какой? Я ему мешаю. Первый день – и уже наводит свои порядки. Рыжий, да ещё подлиза.

– Я и сам знаю, что рыжий, – спокойно ответил Княжин. – А ты дурак, раз дразнишься.

Через неделю я увидал списки ребят, записавшихся в разные кружки. В физический кружок первым записался Княжин. Я полистал списки других кружков и в каждом наталкивался на фамилию Княжина. Только в кружок по пению он не записался. На перемене я окликнул Княжина:

– Зачем ты записался во все кружки?

– Мне надо, – ответил он.

– Может быть, ты не знаешь, что увлекает тебя больше всего?

– Нет, я знаю, – упрямо ответил он. – Это моя тайна.

– Тайна это или не тайна, – сказал я, – но на занятия физического кружка можешь не приходить. Если ты будешь работать в зоологическом, математическом и спортивном кружках, то на физику у тебя не останется времени.

Княжин очень расстроился и даже побледнел. Я пожалел, что так резко с ним разговаривал: всё-таки он ещё мальчик.

– Я должен всё знать, я должен быть незаменимым, – сказал он. – Я буду пилотом космического корабля. Я никому этого не говорил, но вы меня заставили.

– А-а! – протянул я. И впервые посмотрел ему прямо в лицо. Под рыжим чубом у него было выпуклый лоб, а глаза были голубые и отчаянные. «Этот долетит, – подумал я, – этот долетит!» Я вспомнил, как во время войны прыгал с парашютом и как это страшно, когда прыгаешь в пустоту. Посмотришь на далёкую землю, на деревья, похожие на бугорки мха, на реки с дождевой ручеёк, и хочешь ты этого или не хочешь, а подумаешь: «Вдруг парашют не откроется?» И тогда земля делается не желанной, а страшной. «А ведь тем, кто полетит в космос, будет ещё страшней. Но этот всё равно полетит».

– Тогда я не возражаю, раз такое дело, – сказал я.

– Спасибо, – ответил Княжин.

За три месяца он не пропустил ни одного занятия физического кружка. А потом вдруг перестал ходить. И на уроках он был рассеянным и даже похудел.

– Княжин, – спросил я, – почему ты бросил кружок?

Он поднял на меня глаза. Это были глаза другого человека. Они были не отчаянные, а печальные и потеряли голубой цвет.

– Я ещё буду ходить, – ответил он.

Лёвушкин мне сказал (он подружился с Княжиным):

– У него большая неприятность. Рассказать не могу, но большая неприятность.

Я решил поговорить с Княжиным, случай свёл нас в этот же вечер. Я стоял в книжном магазине у прилавка и вдруг услыхал позади себя знакомый голос:

– Есть что-нибудь новенькое?

Я оглянулся. Передо мной стоял Княжин, но что-то незнакомое было в выражении его лица. Я сразу не догадался, а потом понял: у него на носу красовались очки.

Минуту мы стояли молча. Княжин стал пунцово-красным.

– А, Княжин…

Больше я не успел ничего добавить – он пустился наутёк. Я бросился за ним.

– Княжин! – крикнул я. – Княжин, постой!

Какой-то мужчина посмотрел на меня, а женщина крикнула:

– Держи мальчишку!

Тогда Княжин остановился. Он не смотрел на меня, снял очки и низко опустил голову.

– И тебе не стыдно? Мало ли людей носят очки и совсем не стыдятся этого. Прости меня, но, по-моему, это глупо.

Он промолчал, потом поднял голову и тихо сказал:

– А ведь меня теперь в лётчики не возьмут, я узнавал – близоруких не берут, и космические корабли мне не водить. Я эти очки ненавижу.

Ах, вот в чём дело! Разлетелась в куски его первая мечта, и он страдал. Один, втихомолку.