Оскар Лутс

(избранные главы в сокращении)

<…> Не все школьники в этот день были на реке. Четыре или пять девочек и столько же мальчиков остались в классе, готовили уроки или просто разговаривали. Среди них были также Тали и Тыниссон. Они стояли у окна и беседовали, поглядывая на реку: когда там становилось особенно шумно, крики ребят доносились и в классную комнату.

– Ты слышал, Либле увольняют? – спросил Тали.

– Кого увольняют? – переспросил Тыниссон.

– Либле. Пастор и кистер думают, что это он потопил плот.

Тыниссон слегка покраснел. Продолжая разговор, он уже не смотрел Арно прямо в глаза. <…>

Арно взглянул на товарища и решил задать ему прямой и откровенный вопрос. Арно сам удивился, почему вдруг поколебалось возникшее у него позавчера вечером убеждение, что плот потопил Тыниссон. Тогда Арно был в этом уверен, а сейчас ему было как-то неловко требовать у Тыниссона объяснения. В его присутствии Арно чувствовал себя скованным.

После продолжительного молчания он всё же решил спросить друга. Он подошёл к Тыниссону совсем близко, тронул его за рукав и боязливо, почти умоляюще сказал:

– Тыниссон! <…> А может, это всё-таки ты утопил плот? Скажи, не бойся, я никому не расскажу.

– Как это я его утопил?

– Нет, ну… я думал, может, это ты. Ведь ты велел мне сказать, что мы ушли домой вместе… и… я думал, может, ты и пустил его на дно, когда меня не было.

Тыниссон снова повернулся к окну, и если бы Арно мог сейчас видеть его лицо, то заметил бы, что тот покраснел до ушей. <…>

– Почему же ты велел мне говорить, что мы ушли домой вместе? Почему ты не сказал, что ещё остался здесь, когда я ушёл?

– Ну, иначе бы взвалили вину на меня.

– Да, да, конечно. Но к реке ты всё-таки ходил? Не то кухарка не увидела бы тебя.

– Да, ходил… мыл рамку от грифельной доски.

– Но рамка у тебя такая же грязная, как и раньше…

– У меня мыла не было. Одной холодной водой не вымоешь.

– А плот был ещё там, когда ты к реке ходил?

– Ну, был. Да что ты меня допрашиваешь?

Это уже кое-что значило. Подозрения Арно ожили с новой силой. Теперь он был снова уверен, так же, как и позавчера ночью, что только Тыниссон и мог потопить плот. Арно теперь не отстал бы от него, но храбрости не хватило. Ему казалось, что каждый новый вопрос всё больше раздражает Тыниссона. Арно отошёл от окна и направился к двери.

– Куда ты? – спросил Тыниссон, тоже отворачиваясь от окна.

– К реке. Возьму в спальне шапку и пойду посмотрю, что там ребята делают.

– Не ходи. <…>

– Почему?

– Иди сюда! <…> Знаешь, Тали, – чуть заикаясь, начал он, – плот… всё-таки потопил я. Но смотри, никому не говори. А зачем они к нам во двор драться лезут, барчуки паршивые! Ходят с хлыстами и дерутся. Пусть теперь без плота сидят, так им и надо.

– Ах, значит, всё-таки это ты? – с изумлением переспросил Арно. Его не столько удивила эта новость, сколько то, что Тыниссон сам ему признался. <…>

Они долго молча стояли у окна. Наконец Арно пришла в голову ещё одна мысль.

– А если Либле уволят, тогда что?

– Так Либле же может сказать, что он этого не делал, – возразил Тыниссон.

– Ну да, он и скажет. А вдруг ему не поверят? Если его уволят, тогда… ты будешь виноват. <…>

Тыниссон промолчал. Арно, углубившись в свои мысли, смотрел в окно. Вдруг он побледнел и, прежде чем Тыниссон успел что-нибудь сообразить, а тем более сказать, Арно стрелой вылетел из класса с криком:

– Она провалится!

Ещё раньше, во время своих прогулок к реке, Арно заметил, что у камышей, где течение сильнее, река ещё не совсем затянута льдом; а сейчас он вдруг увидел, что Тээле идёт как раз к этому самому месту. Он во весь дух помчался к реке, крича ещё издали:

– Тээле, не ходи туда, там вода! Не ходи, Тээле!

В это время с другого берега, со стороны хутора Кооли, бросился к реке какой-то человек. <…> Это был Либле. В руках у него была связка верёвок. Он как раз шёл через поле в лес, чтобы набрать прутьев для метёлок, и, услышав крик, понял, что кто-то из ребят упал в реку.

Быстро размотав верёвку, он остановился поодаль от камыша, где лёд ещё выдерживал его тяжесть, и бросил конец верёвки утопающим. Арно ухватился за неё.

Тоотс тем временем объяснял товарищам, какое это, собственно, простое дело – спасти сейчас Арно и Тээле. Вот кабы такой мостик, который тянулся бы от берега прямо к ним… Но, увидев, что у Либле дело продвигается довольно успешно, Тоотс немедленно решил помочь ему. Обойдя камыш стороной, он перебрался на другой берег, ухватился за верёвку и тоже стал её тащить, сопровождая это отчаянными криками и возгласами.

И когда Арно наконец вытянули на берег, а вместе с ним и Тээле, всё время судорожно цеплявшуюся за него… то одним из их спасителей оказался, конечно, Тоотс!

Даже кистер, не имевший обыкновения смотреть на Тоотса сквозь розовые очки, теперь, видимо, было тронут его отвагой и самопожертвованием. Тоотс, заметил он, хотя иногда и сильно проказничает, но в общем – совсем не плохой малый. Либле кистер не сказал ни единого слова.

Широченные кистерские штаны и ещё более широкий сюртук висели на Арно до самых пят, придавая ему вид настоящего огородного пугала. Руки его не доходили и до половины рукавов. Казалось, в углу стоит сейчас какой-то безрукий. Воротник сюртука кистер поднял, чтобы не только проявить свою строгость, но и потешиться над мальчиком; воротник этот почти закрывал Арно лицо, а мокрые растрёпанные волосы падали ему на глаза. И это было очень хорошо – иначе все увидели бы, как слёзы одна за другой катятся у него по щекам, исчезая в недрах огромного сюртука. Арно плакал. Он готов был от стыда провалиться сквозь землю. Стоять здесь, в углу, наряженным, как чучело гороховое, всем на посмешище – и всё это на виду у Тээле! Лицо его покрылось лихорадочным румянцем, он едва держался на ногах.

Участь, постигшая Тээле, была ничуть не легче. Тээле тоже стояла в углу, в той половине класса, где сидели девочки, и должна была мириться с тем, что над ней хихикают и называют её снежной бабой.

Неизвестно, долго ли всё это продолжалось бы, если б не учитель; тот, расспросив Тыниссона и других ребят, как было дело, подошёл к детям и отвёл их на место.

Кистер, увидев это, пришёл в ярость. Вот, значит, как: один поставил озорников в угол, а другой явился и увёл их оттуда!

Но в это время к школе подъехал батрак с хутора Сааре, усадил в повозку хозяйского сына и дочку хозяина хутора Рая, закутал их в одеяло и уехал. Он захватил с собой и их мокрую одежду.

Оказалось, что Либле успел за это время побывать на хуторе Сааре и сказать, чтобы послали за детьми.

После спасения Тээле Арно простудился и тяжело заболел. Болезнь не отступала в течение трёх дней, жар усиливался. Мама и бабушка по очереди всю ночь дежурили у постели Арно. Только к утру мальчику стало чуть лучше.

Мать отвела его к больному. Арно в это время спал, и так как будить его не хотели, то гость долго молча стоял возле кровати, пристально глядя на спящего. Больной несколько раз сбрасывал с себя одеяло, и пришедший его проведать мальчуган поправлял постель. Когда гость собрался уходить и стал прощаться, мать Арно спросила, как его зовут.

– Тыниссон, – ответил он.

Зато ежедневно, а иногда и по два раза в день навещала Арно раяская Тээле. Возвращаясь из школы, она теперь никогда не шла сразу домой, а сначала заглядывала на хутор Сааре; войдя, она останавливалась у дверей и вопросительно смотрела в лицо матери Арно. На этом лице сразу можно было прочесть, как здоровье больного. Обычно мать Арно отвечала ей:

– Ничего хорошего, милая Тээле. Нашему Арно пока ещё нисколько не лучше.

И Тээле грустно плелась домой. Она вообще в последнее время как-то притихла. В школе тоже все это заметили, девочки перешёптывались между собой:

– У Тээле жених заболел, оттого она и ходит такая печальная.

Из ребят только Тыниссон да Тээле и навещали Арно. Кистер всем строго-настрого запретил ходить на хутор Сааре: бог знает, может быть, у Тали какая-нибудь заразная болезнь. <…>

На шестой день Арно начал кашлять. Сперва кашель был не особенно резкий, но мучил он больного беспрестанно. Щёки у Арно стали багровыми и запылали от жара.

Снова приехал доктор и сказал, что надо опасаться воспаления лёгких. Он прописал новое лекарство, какие-то крепко пахнувшие камфарой порошки, и объяснил, как ухаживать за больным.

Для матери настали теперь трудные дни, трудные ночи. Сынок её был между жизнью и смертью. По ночам он бредил, звал Тыниссона, Тээле, Либле, вспоминал о каком-то плоте, который утопили в реке…

Мать Арно сидит у постели сына. Она задумалась, взгляд её блуждает где-то далеко. Перед её мысленным взором вереницей проходят картины прошлого. И все, все они как-то связаны с её сыном. День, когда он родился… Осень, пасмурно… Моросит дождик.

Первые дни его жизни… Крестины… Старухи тогда говорили: «Ничего, из этого мальчугана будет толк, слышь, как орёт, только держись». <…>

Боже милостивый, четырёхлетним малышом он уже ходил за бабушкой по пятам и всё приставал, чтоб она рассказывала ему сказки. В пять лет он стал разбирать буквы, а вскоре научился и читать. Писать выучился так быстро, что просто не верилось… А вот как было однажды в поле. Приносит она Арно хлеб с маслом, протягивает ему и говорит: «На, кушай, ты же проголодался!» А что делает Арно? Он и крошки в рот не берёт, спрашивает: «А для Мату ты тоже принесла?» Мату пас у них свиней, и Арно всегда ходил с ним. И что же он делает? Подносит хлеб с маслом ко рту Мату и говорит: «Откуси!» Мату откусывает, только после этого откусывает он сам. Так они и откусывают по очереди, пока не съедают весь ломоть.

А сейчас? Жгучая боль пронизывает материнское сердце. Сейчас этот Арно, её маленький Арно, мучается, умирает…

Ну вот, идёт раз мимо Альтвялья мужик, рыбу продаёт. Мать возьми да и купи у него несколько рыбёшек. <…> Ребятишки окружили мать, не дают ей даже как следует рыбу поджарить, только и слышно: давай сюда скорее! Садятся есть. А тут как раз отец из корчмы пришёл <…>. Увидел он миску с рыбой на столе, размахнулся и – хлоп! – миска так и полетела в угол. Сам ругается на чём свет стоит и кричит: «Когда меня дома нет, так у вас тут на столе и жареная рыбка, и всякая всячина. А когда я есть прошу, так сразу же: откуда, мол, взять?»

Пригрозил ещё матери и опять ушёл в корчму. Детишки вылезают из углов, собирают рыбёшку и начинают есть, прямо песок на зубах скрипит. Только самый старший, Виллем, не ест.

<…> Хороший был паренёк Виллем. В четырнадцать лет уже пошёл учиться на кузнеца. <…> И вот гляди, что получилось. В двадцать лет Виллем уже свою кузницу

имеет. <…> Взял он к себе всех своих братьев и сестёр, послал в школу учиться. Мать и отец тоже при нём жили… Не знаю, как это всё там было, но как-то раз Виллем говорит домашним, что вот исполняется ему двадцать два года и надо бы по-настоящему справить день рождения. <…>

Садятся они всем семейством в день рождения за стол и начинают есть. <…>

Отец Виллема только собрался взять кусок рыбы из миски – тут Виллем встаёт, сам бледный как мертвец, и хватает в углу большой кузнечный молот. Ну, все видят, что молот вот-вот ударит по миске с рыбой, уже он близко… но нет! – опускается. Не ударил. Виллем бросает молот в угол и убегает в другую комнату. Понял, значит. Ночью подходит отец к постели Виллема и говорит: «Виллем, прости меня, я теперь знаю, что значит эта миска с рыбой». Помирились они. И тут совсем другая жизнь пошла в семье кузнеца. Виллем раньше всегда ходил хмурый, злой, а как помирился с отцом, сразу повеселел. А отец, говорят, совсем пить бросил, и зажили они счастливо. <…>

Бабушка замолчала. Из другой комнаты послышался в это время громкий голос Мари; какой-то мужик, говорила она, свернул с большака и идёт к их хутору. Уж она глядела-глядела, а всё не может понять, кто это такой.

– Бабушка, а ты мне этого раньше никогда не рассказывала, – говорит Арно задумчиво. – А скажи, почему он хотел отцовскую миску разбить?

– Да кто его знает. Может, хотел отцу напомнить: гляди, мол, ты тогда швырнул нашу рыбу в угол, а теперь сам попробуй, каково это будет, если я твою миску разобью.

– И всё-таки не разбил?

– Не разбил. Простил отца. Не захотел его так обижать. <…>

– Удивительно, почему он хотел ударить молотом, мог ведь ударить просто рукой. И как долго он помнил! Другой бы давно уже забыл про эту миску с рыбой. Отчего это получается, бабушка, что некоторые люди так долго помнят зло?

– Да кто как. Один скоро забывает, другой нет. Да и нехорошо это – против другого злобу таить. Но здесь дело другое: Виллем ведь ему не отомстил. Правда, хотел отомстить, но понял, что это нехорошо. <…>

В первой комнате открывается дверь, кто-то входит. Арно узнаёт вошедшего по голосу – это Либле. <…>

– Ну, как вы тут живёте? – начинает Либле. – Как Арно, лучше ему?

– Слава богу, уже лучше, – отвечает мать.

– Ну вот и хорошо, что лучше. А то ведь он тут всех перепугал. Подумать только – так заболел, что чуть на тот свет не отправился <…>.

Со двора в это время появляется Мари с ведром воды и, увидев Либле, говорит:

– А, звонарь, здорóво!

– Будем здоровы, мадам, – отзывается Либле.

– Я всё по старой памяти называю тебя звонарём, – продолжает тараторить Мари, – а может, ты уже и не звонарь вовсе. <…>

– Ты за меня не бойся, – отвечает Либле, – <…> а лучше сама смотри, как бы носом в помои не угодить!..

Все вокруг хохочут, потом батрак в свою очередь спрашивает Либле:

– Ну, а как же всё-таки, уволили тебя или нет? <…>

– Уволили – так уволили. Точно на свете и службы другой нет, как только в колокол бить. Работы хватит – была бы охота работать, – отвечает Либле.

– Значит, всё-таки уволили?

– Ну да.

Арно ошеломлён. На щеках его снова проступает румянец, мальчик беспокойно ворочается под одеялом. Значит, случилось именно так, как он предполагал. Либле уволили из-за истории с плотом, хотя он ни в чём не виноват. Виновен Тыниссон. Нет, так этого оставить нельзя. И какой нехороший этот Тыниссон, не признался, что это он…

<…> Арно не может успокоиться. Ему не терпится поскорее выздороветь, чтобы можно было пойти в школу. Он непременно должен поговорить с Тыниссоном.

<…> И вот он снова в школе. <…>

Учитель вошёл в класс, поздоровался с Арно, спросил, как его здоровье, и, погладив мальчика по худенькой щеке, добавил, что лучше бы ему ещё несколько дней посидеть дома и немного окрепнуть. Но в душе учитель радовался, что его любимый ученик опять в школе.

Перемена кончилась, но Арно так и не удалось поговорить ни с Тээле, ни с Тыниссоном. На следующей перемене он сразу же разыскал Тыниссона и больше не отходил от него.

Тээле заметила это и обиделась на Арно за то, что он подошёл не к ней, а к Тыниссону. <…>

– Уже здоров? – спросил Тыниссон, оглядывая друга.

– Здоров. Иногда, правда, голова бывает горячая, а больше ничего, – ответил Арно.

– В учении ты от нас отстал немного.

– Отстал, конечно… но я догоню.

– Ну да, для тебя это ничего не значит. У тебя память хорошая. Скоро догонишь.

На этом разговор их прервался. Вообще беседа у них как-то не клеилась. Им обоим стало даже чуть неловко. Тыниссон глядел в сторону. У Арно на лице появилось боязливое и смущённое выражение.

– А Либле всё-таки уволили… – начал он.

– Ну да… <…>

– Нет, как же это… ведь это как-то… и куда же ему идти? Виноваты мы с тобой, а его увольняют.

Только теперь Тыниссон посмотрел на Арно. Слова «виноваты мы с тобой» удивили его. Откуда взялось это «мы», в то время как виноват только он один, Тыниссон? Почему Арно так говорит? <…>

– Да, Либле, конечно, не виноват, но…

– Я не знаю… надо бы кистеру сказать…

– Нет! – Тыниссон покачал головой и снова опустил глаза. Арно растерянно посмотрел на него. Ему казалось, что самый правильный путь – это во всём признаться, а там – будь что будет. Но так этого оставить нельзя. Помолчав, он спросил:

– А что же нам тогда делать?

– Тебе-то ничего не будет, а меня из школы выгонят, – ответил Тыниссон.

– И меня тоже.

– А тебя за что?

– Я ведь соврал, что мы вместе ушли из школы в ту субботу… Помнишь?

– Ну, за это тебя не выгонят. А меня – наверняка.

Они снова замолчали. Ни один ни другой не знали, что сказать. Арно стало жаль Тыниссона. Он готов был сделать что угодно, лишь бы отвести беду; у него даже мелькнула мысль – а нельзя ли всё оставить так, как есть… Но вдруг по всему телу у него пробежала жаркая струя, он почувствовал, как во рту всё пересохло… Быстро, словно в лихорадке, он шепнул Тыниссону:

– Нет, нет, я расскажу.

<…> Прозвенел звонок, перемена кончилась. Хорошо ещё, что Арно на уроке не спрашивали, он, наверное, отвечал бы невпопад. Голова его была сейчас занята одной лишь мыслью, и эта мысль так его мучила, что он ни на чём другом не мог сосредоточиться. <…> Как нужен был ему сейчас хороший советчик! <…> Но кому рассказать, кому доверить свою тайну? <…> Пойти домой и чистосердечно признаться матери. Может быть, она всё же придумает способ всё так объяснить и устроить, чтобы ни его, ни Тыниссона не исключили из школы. Но тогда дело это затянулось бы ещё дня на два, на три. А ведь Арно так ждал момента, когда сможет опять пойти в школу и сейчас же, немедля, признаться, что виноват и он сам, и Тыниссон.

После уроков Арно опять подошёл к Тыниссону. <…>

– Пойду сейчас и расскажу всё кистеру.

– Иди! – помолчав, тихо ответил Тыниссон.

Такого ответа Арно не ожидал. <…> С сильно бьющимся сердцем, на цыпочках прошёл он через переднюю, отделяющую класс от кабинета кистера, и, остановившись у дверей, прислушался.

Кистер сидел за письменным столом. Арно ясно слышал, как поскрипывает по бумаге перо, как шелестят станицы книги. Он обдумывал, с чего ему начать. Это казалось неимоверно трудным, гораздо труднее, чем признать свою вину. Только бы начать, потом уж пойдёт, но вот начало…

<…> В это время кто-то вошёл в кабинет из других дверей, и Арно показалось, что шаги приближаются к той двери, за которой он стоял. Теперь нужно было на что-то решиться – либо войти, либо убежать. Войти у него не хватало смелости. Он ведь думал, что успеет ещё немного подготовиться, а теперь получилось так, что надо было сразу предстать перед кистером.

Арно как ужаленный отбежал от дверей, к классной комнате. В то же мгновение дверь классной отворилась, и Арно стремглав полетел прямо в чьи-то объятия.

– Ну, это что такое? – спросил человек, на которого он натолкнулся.

Арно поднял глаза и покраснел от стыда. Перед ним стоял учитель. Арно так ничего и не смог ответить и продолжал растерянно стоять у дверей. Когда же учитель с удивлением вопросительно посмотрел на него, он не смог выдержать его взгляда и громко расплакался. <…>

– Что с тобой, Арно, в самом деле? Тебя что-то мучает. Почему ты мне не скажешь? <…>

– Я хотел про плот сказать… Тот самый плот, что в реке потопили… это не Либле его потопил. <…>

– Плот? Откуда ты знаешь, что не Либле его потопил? – спросил Лаур.

– Я знаю… Я пришёл сказать, что… что… я тогда соврал, будто мы с Тыниссоном вместе ушли домой. В ту субботу, когда мы оставались здесь вдвоём… Плот потопил…

Тут речь Арно оборвалась. Ему было страшно выдавать товарища. <…>

– Ну хорошо, ты соврал, но разве это такая уж большая беда? Так… неужели ты хочешь сказать, что это Тыниссон потопил плот? Неужели это Тыниссон?

– Да, Тыниссон. – Арно низко опустил голову. У него было сейчас такое лицо, будто он признался в собственной вине. Глаза его снова наполнились слезами, он готов был расплакаться.

Учитель с минуту удивлённо смотрел на своего ученика, потом начал тем же дружеским тоном:

– Откуда ты это знаешь, Арно?

– Мне Тыниссон сказал.

– Так. А говорил он тебе, зачем он это сделал? Или погоди… Тыниссон уже ушёл домой?

– Нет. Тыниссон в классной. Он, наверно, меня ждёт.

– Ты хотел сказать обо всём этом кистеру? И сказал уже?

– Нет.

– Почему?

– Духу не хватило. Страшно стало.

<…> Учитель на минуту призадумался, затем встал и открыл дверь в классную. Остановившись в дверях, он спросил:

– Тыниссон ещё здесь? – Но тут же, увидев Тыниссона, сказал: – Ага… поди-ка сюда, Тыниссон!

Тыниссон вошёл и стал у дверей. Учитель пристально посмотрел на него, потом начал:

– Слушай, Тыниссон, скажешь ли ты мне всю правду, если я тебя кое о чём спрошу?

– Скажу, – глухо, но решительно ответил тот.

– Хорошо. Подойди поближе, садись на этот вот стул и поговорим. Так. Это ты потопил плот мальчиков с церковной мызы?

– Я. <…>

– Почему ты это сделал?

Молчание. Ни звука. Учитель взял со стола разрезной ножик и стал его сгибать между пальцами, словно хотел проверить его прочность. В то же время он не спускал глаз с Тыниссона.

– Почему ты молчишь? Ты же обещал ответить на мой вопрос и сказать правду. Скажи, почему ты это сделал?

– А чего они к нам во двор лезут драться? – ответил наконец Тыниссон, вертя пуговицу своей куртки.

– Вот как? Значит, ты хотел им отомстить. Мстить вообще нехорошо, но пусть будет так. А скажи, Тыниссон, почему ты отпирался, когда тебя спросили, не ты ли это сделал? <…> Неужели тебя совсем не мучила совесть, что из-за тебя другой теряет место?

– Конечно, мучила.

– И всё-таки ты ничего не сказал. А ты вообще признался бы, если бы Тали не пришёл и не рассказал всё?

– Не знаю.

– Говори правду, Тыниссон. Ты, конечно, знаешь, как бы ты поступил. Я думаю, что ты ничего не сказал бы. Скажи сам, откровенно, как обещал, – пришёл бы ты ко мне и рассказал бы всё или нет?

– Нет.

– Ну, так. Это, по крайней мере, честное признание. А ты возражал, когда Тали сказал тебе, что пойдёт и расскажет?

– Да.

– Ах, нет! – волнуясь, вмешался Арно. – Правда, сначала он говорил, что не стоит идти, а потом сам сказал – иди!

– Ну вот, тем лучше, – заметил учитель, внимательно глядя в лицо Тыниссону. – Ты всё же увидел и понял, что нельзя это дело так оставить? Не правда ли?

– Да.

– Ладно, больше я тебя допрашивать не буду. Ты ведь раскаиваешься, что так поступил?

– Да.

– Я тоже полагаю, что раскаиваешься, так и должно быть. Очень хорошо. Мне этого достаточно, Тыниссон. Иди теперь домой, готовь уроки и не вешай голову. Я уже ради Либле улажу всё это дело; наказания тебе бояться нечего. Я не буду тебя наказывать: я уверен, что ты всё равно никогда больше так не сделаешь. А ты, отчего ты так при­уныл?

Лаур обернулся к Арно.

– А-а, понимаю, тебе больно, что ты вынужден был пойти жаловаться на своего друга. Арно, я на твоём месте сделал бы то же самое. Тыниссон доверил тебе свою тайну, и ты его не выдал. Я уверен, что ты об этом никому ещё не говорил, кроме меня. Верно?

– Нет, не говорил.

– Я это знаю. И, придя ко мне сейчас, ты поступил очень правильно. Ты пойми, ведь теперь и Тыниссону стало ясно, что дела этого так оставлять нельзя, и он сам согласился, чтобы ты пошёл и всё рассказал. Нет, нет, тебе печалиться нечего, ты сделал именно то, что тебе и следовало сделать. Ты думаешь, Тыниссон сердится на тебя? Тыниссон, ты же не сердишься на Тали?

– Ну вот, – произнёс учитель, – ты даже не знал, для чего, собственно, ты лжёшь?

– Это я ему велел. – ответил вместо Арно Тыниссон.

– Ну, тогда это была, значит, до того невинная ложь, что другой такой, пожалуй, и не сыщешь. Нет, из-за неё действительно не стоит огорчаться, – сказал учитель.

После этого он отправил мальчиков домой. Уже в дверях он добавил:

– О Либле вы не беспокойтесь. Либле в следующее же воскресенье снова будет так бить в колокол, что только держись. И не бойтесь, никто об этой истории не узнает. Никто не узнает, если только сами не разболтаете. <…>

1. Какие эпизоды из прочитанных глав вам запомнились больше всего? Почему?
2. Каким предстаёт перед нами Арно? Какие его поступки вам понравились?
3. Как вы думаете, почему Тыниссон признался Арно в том, что потопил плот? Как Тыниссон объяснил, почему он это сделал?
4. Что в истории с плотом волновало Арно больше всего? Как это его характеризует?
5. Что вспоминала мама, когда дежурила у постели сына? Какое из её воспоминаний говорит о том, что уже в детстве справедливость и доброта были характерными чертами Арно?
6. Что понял Арно благодаря бабушке и её сказке?
7. Какой нравственный выбор делает Арно, когда узнаёт, что Либле уволили? Докажите с помощью примеров из текста, что этот выбор было сделать нелегко.
8. Какова роль учителя в разрешении этой непростой истории?
9. Можно ли утверждать, что для Арно и Тыниссона история с плотом – это этап взросления? Ответ обоснуйте.
10. Озаглавьте прочитанные главы (13, 15–17).