Михаил Юрьевич Лермонтов

Михаил Юрьевич Лермонтов за свою короткую жизнь создал множество стихотворений, поэм, драматических произведений.

Широкую известность Лермонтову принесло стихотворение «Смерть поэта», написанное в 1837 году после трагической гибели Пушкина на дуэли. «Пистолетный выстрел, убивший Пушкина, про­будил душу Лермонтова», – писал А. И. Герцен. Поэт открыто обвинил высшее общество в смерти Пушкина, назвал придворных «палачами Свободы, Гения и Славы». Это стихотворение читал весь Петербург: переписанные копии передавались из рук в руки.

Полная версия стихотворения была подана императору Николаю I начальником тайной полиции А. Бенкендорфом. «Приятные стихи, нечего сказать, – написал царь. – Я велел старшему медику гвардейского корпуса посетить этого господина и удостовериться, не помешан ли он, а затем мы поступим с ним согласно закону». После этого Лермонтов был взят под стражу. Некоторое время спустя его сослали на Кавказ за «непозволительные» стихи. Эта ссылка завершится меньше чем через год благодаря усердным и настойчивым хлопотам друзей Пушкина и бабушки Лермонтова. В апреле 1838 года поэту разрешили вернуться в Санкт-Петербург.

Из ссылки Лермонтов привёз много новых произведений, в том числе и «Песню про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова». Известный критик В. Г. Белинский (1811–1848) писал, что здесь поэт перенёсся в «историческое прошедшее, подслушал биение его пульса, проник в сокровеннейшие и глубочайшие тайники его духа, сроднился и слился с ним всем существом своим, обвеялся его звуками, усвоил себе склад его старинной речи, простодушную суровость его нравов, богатырскую силу и широкий размёт его чувства…».

В 1840 году из-за дуэли с французским посланником Эрнестом Барантом Лермонтова переводят служить на Кавказ. Вернуться оттуда поэту было не суждено. В 1841 году он погиб на дуэли, не дожив нескольких месяцев до своего 27-летия.

В конце 20 века известный литературовед Д. С. Лихачёв писал о Лермонтове: «Он во многом ещё не открыт. Он – до сих пор тайна… Почему так?.. Не будем забывать – уже в день смерти Лермонтова раздались голоса, что этот поэт в развитии своего таланта пошёл бы дальше Пушкина».

klb.ee/Ki

I

Не сияет на небе солнце красное,
​Не любуются им тучки синие:
​То за трапезой сидит во златом венце,
​Сидит грозный царь Иван Васильевич.
​Позади его стоят стольники,
​Супротив его всё бояре да князья,
​По бокам его всё опричники;
​И пирует царь во славу божию,
​В удовольствие своё и веселие³.

Улыбаясь, царь повелел тогда
​Вина сладкого заморского
​Нацедить в свой золочёный ковш⁴
​И поднесть его опричникам.
​– И все пили, царя славили.

Лишь один из них, из опричников,
​Удалой боец, буйный молодец,
​В золотом ковше не мочил усов;
​Опустил он в землю очи тёмные,
​Опустил головушку на широку грудь –
​А в груди его была дума крепкая.

Вот нахмурил царь брови чёрные
​И навёл на него очи зоркие,
​Словно ястреб взглянул с высоты небес
​На младого голубя сизокрылого, –
​Да не поднял глаз молодой боец.
​Вот об землю царь стукнул палкою⁵,
​И дубовый пол на полчетверти
​Он железным пробил оконечником –
​Да не вздрогнул и тут молодой боец.
​Вот промолвил царь слово грозное –
​И очнулся тогда добрый молодец. <…>

«Неприлично же тебе, Кирибеевич,
​Царской радостью гнушатися;
​А из роду ты ведь Скуратовых,
​И семьёю ты вскормлен Малютиной⁶!..»
​Отвечает так Кирибеевич,
​Царю грозному в пояс кланяясь:

«Государь ты наш, Иван Васильевич!
​Не кори ты раба недостойного:
​Сердца жаркого не залить вином,
​Думу чёрную – не запотчевать!
​А прогневал я тебя – воля царская:
​Прикажи казнить, рубить голову». <…>

И сказал ему царь Иван Васильевич:
​«Да об чём тебе, молодцу, кручиниться?
​Не истёрся ли твой парчовой кафтан?
​Не измялась ли шапка соболиная?
​Не казна ли у тебя поистратилась? <…>
​Или с ног тебя сбил на кулачном бою⁷,
​На Москве-реке, сын купеческий?»

Отвечает так Кирибеевич,
​Покачав головою кудрявою:

«Не родилась та рука заколдованная
​Ни в боярском роду, ни в купеческом; <…>
​А на праздничный день твоей милостью
​Мы не хуже другого нарядимся.
​Как я сяду поеду на лихом коне
​За Москву-реку покататися,
​Кушачком подтянуся шёлковым,
​Заломлю набочок шапку бархатную,
​Чёрным соболем отороченную, –
​У ворот стоят у тесовыих
​Красны девушки да молодушки
​И любуются, глядя, перешёптываясь;
​Лишь одна не глядит, не любуется,
​Полосатой фатой закрывается…
​На святой Руси, нашей матушке,

Не найти, не сыскать такой красавицы:
​Ходит плавно – будто лебёдушка;
​Смотрит сладко – как голубушка;

Молвит слово – соловей поёт;
​Горят щёки её румяные,
​Как заря на небе божием;
​Косы русые, золотистые,
​В ленты яркие заплетённые,
​По плечам бегут, извиваются,
​С грудью белою цалуются.
​Во семье родилась она купеческой,
​Прозывается Алёной Дмитревной.

Как увижу её, я и сам не свой:
​Опускаются руки сильные,
​Помрачаются очи бойкие;
​Скучно, грустно мне, православный царь,
​Одному по свету маяться.
​Опостыли мне кони лёгкие,
​Опостыли наряды парчовые,
​И не надо мне золотой казны». <…>

И сказал, смеясь, Иван Васильевич:
​«Ну, мой верный слуга⁸! я твоей беде,
​Твоему горю пособить постараюся.
​Вот возьми перстенёк ты мой яхонтовый
​Да возьми ожерелье жемчужное.
​Прежде свахе⁹ смышлёной покланяйся
​И пошли дары драгоценные
​Ты своей Алёне Дмитревне:
​Как полюбишься – празднуй свадебку,
​Не полюбишься – не прогневайся».

Ох ты гой еси, царь Иван Васильевич!
​Обманул тебя твой лукавый раб,
​Не сказал тебе правды истинной,
​Не поведал тебе, что красавица
​В церкви божией перевенчана,
​Перевенчана с молодым купцом
​По закону нашему христианскому¹⁰. <…>

За прилавкою сидит молодой купец,
​Статный молодец Степан Парамонович,
​По прозванию Калашников;
​Шёлковые товары раскладывает,
​Речью ласковой гостей он заманивает,
​Злато, серебро пересчитывает.
​Да недобрый день задался ему:
​Ходят мимо баре богатые,
​В его лавочку не заглядывают¹.

Отзвонили вечерню во святых церквах; <…>
​Опустел широкий гостиный двор.
​Запирает Степан Парамонович
​Свою лавочку дверью дубовою
​Да замком немецким со пружиною;
​Злого пса-ворчуна зубастого
​На железную цепь привязывает,
​И пошёл он домой, призадумавшись,
​К молодой хозяйке за Москву-реку.

И приходит он в свой высокий дом,
​И дивится Степан Парамонович:
​Не встречает его молода жена²,
​Не накрыт дубовый стол белой скатертью,
​А свеча перед образом еле теплится.
​И кличет он старую работницу:
​«Ты скажи, скажи, Еремеевна,
​А куда девалась, затаилася
​В такой поздний час Алёна Дмитревна?
​А что детки мои любезные –
​Чай, забегались, заигралися,
​Спозаранку спать уложилися?»

«Господин ты мой, Степан Парамонович,
​Я скажу тебе диво дивное:
​Что к вечерне пошла Алена Дмитревна;
​Вот уж поп прошёл с молодой попадьёй,
​Засветили свечу, сели ужинать, –
​А по сю пору твоя хозяюшка
​Из приходской церкви не вернулася.
​А что детки твои малые
​Почивать не легли, не играть пошли –
​Плачем плачут, всё не унимаются».

И смутился тогда думой крепкою
​Молодой купец Калашников;
​И он стал к окну, глядит на улицу –
​А на улице ночь темнёхонька;
​Валит белый снег, расстилается,
​Заметает след человеческий.

Вот он слышит, в сенях дверью хлопнули,
​Потом слышит шаги торопливые;
​Обернулся, глядит – сила крестная! –
​Перед ним стоит молода жена,
​Сама бледная, простоволосая³,
​Косы русые расплётенные
​Снегом-инеем пересыпаны;
​Смотрят очи мутные, как безумные;
​Уста шепчут речи непонятные.

«Уж ты где, жена, жена шаталася?
​На каком подворье, на площади,
​Что растрёпаны твои волосы,
​Что одёжа твоя вся изорвана?
​Уж гуляла ты, пировала ты,
​Чай, с сынками всё боярскими!..
​Не на то пред святыми иконами
​Мы с тобой, жена, обручалися,
​Золотыми кольцами менялися⁴!..
​Как запру я тебя за железный замок,
​За дубовую дверь окованную,
​Чтобы свету божьего ты не видела,
​Моя имя честное не порочила…»

И, услышав то, Алёна Дмитревна
​Задрожала вся, моя голубушка,
​Затряслась, как листочек осиновый,
​Горько-горько она восплакалась,
​В ноги мужу повалилася.

«Государь ты мой, красно солнышко,
​Иль убей меня, или выслушай!
​Твои речи – будто острый нож;
​От них сердце разрывается.
​Не боюся смерти лютыя,
​Не боюся я людской молвы,
​А боюсь твоей немилости.

От вечерни домой шла я нонече
​Вдоль по улице одинёшенька.
​И послышалось мне, будто снег хрустит;
​Оглянулася – человек бежит.
​Мои ноженьки подкосилися,
​Шёлковой фатой я закрылася.
​И он сильно схватил меня за руки
​И сказал мне так тихим шёпотом:
​«Что пужаешься, красная красавица?
​Я не вор какой, душегуб лесной,
​Я слуга царя, царя грозного,
​Прозываюся Кирибеевичем,
​А из славной семьи из Малютиной…»
​Испугалась я пуще прежнего;
​Закружилась моя бедная головушка.
​И он стал меня цаловать-ласкать
​И, цалуя, всё приговаривал:
​«Отвечай мне, чего тебе надобно,
​Моя милая, драгоценная!
​Хочешь золота али жемчугу?
​Хочешь ярких камней аль цветной парчи?
​Как царицу я наряжу тебя,
​Станут все тебе завидовать» <…>

И ласкал он меня, цаловал меня;
​На щеках моих и теперь горят,
​Живым пламенем разливаются
​Поцалуи его окаянные…
​А смотрели в калитку соседушки,
​Смеючись, на нас пальцем показывали…

Как из рук его я рванулася
​И домой стремглав бежать бросилась;
​И остались в руках у разбойника
​Мой узорный платок, твой подарочек,
​И фата моя бухарская.
​Опозорил он, осрамил меня,
​Меня честную, непорочную, –
​И что скажут злые соседушки,
​И кому на глаза покажусь теперь⁵?

Ты не дай меня, свою верную жену,
​Злым охульникам в поругание!
​На кого, кроме тебя, мне надеяться?
​У кого просить стану помощи?
​На белом свете я сиротинушка.
​Родной батюшка уж в сырой земле,
​Рядом с ним лежит моя матушка,
​А мой старший брат, сам ты ведаешь,
​На чужой сторонушке пропал без вести,
​А меньшой мой брат – дитя малое,
​Дитя малое, неразумное…»

Говорила так Алена Дмитревна,
​Горючьми слезами заливалася.

Посылает Степан Парамонович
​За двумя меньшими братьями;
​И пришли его два брата, поклонилися
​И такое слово ему молвили:
​«Ты поведай нам, старшóй наш брат,
​Что с тобой случилось, приключилося,
​Что послал ты за нами во темнуʹю ночь,
​Во темную ночь морозную?»

«Я скажу вам, братцы любезные,
​Что лиха беда со мною приключилася:
​Опозорил семью нашу честную
​Злой опричник царский Кирибеевич⁶;
​А такой обиды не стерпеть душе
​Да не вынести сердцу молодецкому.
​Уж как завтра будет кулачный бой
​На Москве-реке при самом царе,
​И я выйду тогда на опричника,
​Буду насмерть биться, до последних сил;
​А побьёт он меня – выходите вы
​За святую правду-матушку». <…>

И в ответ ему братья молвили:
​«Куда ветер дует в поднéбесьи,
​Туда мчатся и тучки послушные,
​Когда сизый орёл зовёт голосом
​На кровавую долину побоища,
​Зовёт пир пировать, мертвецов убирать,
​К нему малые орлята слетаются:
​Ты наш старший брат, нам второй отец;
​Делай сам, как знаешь, как ведаешь,
​А уж мы тебя, рóдного, не выдадим».<…>

Над Москвой великой, златоглавою,
​Над стеной кремлёвской белокаменной
​Из-за дальних лесов, из-за синих гор,
​По тесовым кровелькам играючи,
​Тучки серые разгоняючи,
​Заря алая подымается;
​Разметала кудри золотистые,
​Умывается снегами рассыпчатыми,
​Как красавица, глядя в зеркальце,
​В небо чистое смотрит, улыбается.
​Уж зачем ты, алая заря, просыпалася?
​На какой ты радости разыгралася?

Как сходилися, собиралися
​Удалые бойцы московские
​На Москву-реку, на кулачный бой,
​Разгуляться для праздника, потешиться.
​И приехал царь со дружиною,
​Со боярами и опричниками,
​И велел растянуть цепь серебряную,
​Чистым золотом в кольцах спаянную.
​Оцепили место в двадцать пять сажень,
​Для охотницкого бою, одиночного¹.
​И велел тогда царь Иван Васильевич
​Клич кликать звонким голосом:
​«Ой, уж где вы, добрые молодцы?
​Вы потешьте царя нашего батюшку!
​Выходите-ка во широкий круг;
​Кто побьёт кого, того царь наградит;
​А кто будет побит, тому бог простит!»

И выходит удалой Кирибеевич,
​Царю в пояс молча кланяется,
​Скидает с могучих плеч шубу бархатную,
​Подпершися в бок рукою правою,
​Поправляет другой шапку алую,
​Ожидает он себе противника...
​Трижды громкий клич прокликали –
​Ни один боец и не тронулся,
​Лишь стоят да друг друга поталкивают.

На просторе опричник похаживает,
​Над плохими бойцами подсмеивает:
​«Присмирели, небось, призадумались!
​Так и быть, обещаюсь, для праздника,
​Отпущу живого с покаянием,
​Лишь потешу царя нашего батюшку».

Вдруг толпа раздалась в обе стороны –
​И выходит Степан Парамонович,
​Молодой купец, удалой боец,
​По прозванию Калашников.

Поклонился прежде царю грозному,
​После белому Кремлю да святым церквам,
​А потом всему народу русскому.
​Горят очи его соколиные,
​На опричника смотрит пристально.
​Супротив него он становится,
​Боевые рукавицы натягивает²,
​Могутные плечи распрямливает
​Да кудряву бороду поглаживает.

И сказал ему Кирибеевич:
​«А поведай мне, добрый молодец,
​Ты какого роду-племени,
​Каким именем прозываешься?» <…>

Отвечает Степан Парамонович:
​«А зовут меня Степаном Калашниковым,
​А родился я от честнóва отца,
​И жил я по закону господнему:
​Не позорил я чужой жены,
​Не разбойничал ночью тёмною,
​Не таился от свету небесного…
​И промолвил ты правду истинную:
​По одном из нас будут панихиду петь,
​И не позже как завтра в час полуденный;
​И один из нас будет хвастаться,
​С удалыми друзьями пируючи…
​Не шутку шутить, не людей смешить
​К тебе вышел я теперь, басурманский сын, –
​Вышел я на страшный бой, на последний бой!»

И, услышав то, Кирибеевич
​Побледнел в лице, как осенний снег;
​Бойки очи его затуманились,
​Между сильных плеч пробежал мороз,
​На раскрытых устах слово замерло…

Вот молча оба расходятся, –
​Богатырский бой начинается.

Размахнулся тогда Кирибеевич
​И ударил впервой купца Калашникова,
​И ударил его посередь груди –
​Затрещала грудь молодецкая,
​Пошатнулся Степан Парамонович;

На груди его широкой висел медный крест
​Со святыми мощами из Киева³, –
​И погнулся крест и вдавился в грудь;
​Как роса из-под него кровь закапала;
​И подумал Степан Парамонович:
​«Чему быть суждено, то и сбудется;
​Постою за правду до последнева!»
​Изловчился он, приготовился,
​Собрался со всею силою
​И ударил своего ненавистника
​Прямо в левый висок со всего плеча.

И опричник молодой застонал слегка,
​Закачался, упал замертво;
​Повалился он на холодный снег,
​На холодный снег, будто сосенка,
​Будто сосенка, во сыром бору
​Под смолистый под корень подрубленная.
​И, увидев то, царь Иван Васильевич
​Прогневался гневом, топнул о землю
​И нахмурил брови чёрные;
​Повелел он схватить удалова купца
​И привесть его пред лицо своё.

Как возговорил православный царь:
​«Отвечай мне по правде, по совести,
​Вольной волею или нехотя
​Ты убил насмерть мово верного слугу,
​Мово лучшего бойца Кирибеевича?»

«Я скажу тебе, православный царь:
​Я убил его вольной волею,
​А за что, про что – не скажу тебе,
​Скажу только богу единому.

Прикажи меня казнить – и на плаху несть
​Мне головушку повинную;
​Не оставь лишь малых детушек,
​Не оставь молодую вдову
​Да двух братьев моих своей милостью…»

«Хорошо тебе, детинушка,
​Удалой боец, сын купеческий,
​Что ответ держал ты по совести.
​Молодую жену и сирот твоих
​Из казны моей я пожалую,
​Твоим братьям велю от сего же дня
​По всему царству русскому широкому
​Торговать безданно, беспошлинно.
​А ты сам ступай, детинушка,
​На высокое место лобное⁴,
​Сложи свою буйную головушку.
​Я топор велю наточить-навострить,
​Палача велю одеть-нарядить,
​В большой колокол прикажу звонить,
​Чтобы знали все люди московские,
​Что и ты не оставлен моей милостью…»

Как на площади народ собирается,
​Заунывный гудит-воет колокол,
​Разглашает всюду весть недобрую.
​По высокому месту лобному
​Во рубахе красной с яркой запонкой,
​С большим топором навóстренным,
​Руки голые потираючи,
​Палач весело похаживает,
​Удалова бойца дожидается, –
​А лихой боец, молодой купец,
​Со родными братьями прощается:

«Уж вы, братцы мои, друʹги кровные,
​Поцалуемтесь да обнимемтесь
​На последнее расставание.
​Поклонитесь от меня Алёне Дмитревне,
​Закажите ей меньше печалиться,
​Про меня моим детушкам не сказывать;
​Поклонитесь дому родительскому,
​Поклонитесь всем нашим товарищам,
​Помолитесь сами в церкви божией
​Вы за душу мою, душу грешную!»

И казнили Степана Калашникова
​Смертью лютою, позорною;
​И головушка бесталанная
​Во крови на плаху покатилася.
​Схоронили его за Москвой-рекой,
​На чистом поле промеж трёх дорог:
​Промеж Тульской, Рязанской, Владимирской,
​И бугор земли сырой тут насыпали,
​И кленовый крест тут поставили⁵.
​И гуляют-шумят ветры буйные
​Над его безымянной могилкою.
​И проходят мимо люди добрые:
​Пройдёт стар человек – перекрестится,
​Пройдёт молодец – приосанится,
​Пройдёт девица – пригорюнится,
​А пройдут гусляры – споют песенку. <…>

___

___

___