«Тайны ремесла»

Анна Горенко родилась на юге России, в Одессе, в семье морского инженера Андрея Антоновича Горенко и потомственной дворянки Инны Эразмовны Стоговой. В 1905 году родители расстались, и девочка осталась с матерью. От нее Анна унаследовала легендарную непрактичность, от отца – царственную стать, жадность к жизни и четкий, холодный ум. Правда, ум отца не позволил ему предвидеть славное будущее дочери. Напротив, увидев в студенческом журнале её стихи, Андрей Антонович рассвирепел и запретил подписываться своей фамилией: «Я не хочу, чтобы ты трепала мое имя». В ответ Анна начала печататься как Ахматова. Это была девичья фамилия прабабушки-гречанки, на которую поэтесса была очень похожа в профиль.

Детство и отрочество Анны прошли в Царском Селе, где все было связано с юностью А. С. Пушкина. Пушкинские места стали для Ахматовой источником вдохновения, она чувствовала в них «живое» присутствие поэта:

Смуглый отрок бродил по аллеям,
У озерных грустил берегов,
И столетие мы лелеем
Еле слышный шелест шагов.

Конечно, эту связь с Пушкиным – через Царское Село – Ахматова считала пророческой. Она вообще любила «пророчества» и «знаки судьбы». Вспоминала, как в пять лет на одной из аллей царскосельского парка нашла булавку в виде лиры, и гувернантка сказала ей тогда: «Значит, будешь поэтом...».

На лето семья уезжала к Черному морю. Позднее Ахматова вспоминала, что ее прозвали там «дикой девочкой» за то, что она вела себя совсем не так, как положено «благовоспитанной барышне». Ходила в старом платье, любила гулять по скалистым берегам и подолгу купаться: «лазала, как кошка, плавала, как рыба». Эти летние поездки, детское счастье и первые взрослые переживания нашли отражение в стихотворении 1911 года «Рыбак».

В сочельник 1903 года в Царском Селе 14-летняя Анна Ахматова познакомилась с Николаем Гумилевым. Он влюбился в нее сразу и не скрывал своей влюбленности. Анне он не нравился, и она избегала назойливого гимназиста. Кроме того, в то время она страдала от безответной любви к студенту Петербургского университета Владимиру Голенищеву-Кутузову. Но неудачи никогда не останавливали Гумилева. Пять раз он делал предложение Ахматовой и дважды пытался покончить из-за нее с собой. Только после дуэли Гумилева с другим поэтом, Максимилианом Волошиным, из-за поэтессы Елизаветы Дмитриевой Анна Андреевна неожиданно согласилась стать его женой. Это случилось в Киеве, за чашкой кофе. Позже Ахматова говорила, что решила дело одна фраза в письме Гумилева: «Я понял, что в мире меня интересует только то, что имеет отношение к Вам».

Брак двух поэтов-«самолюбцев» не был счастливым. К стихам жены Гумилев вначале относился иронически, советовал: «Ты бы, Аничка, пошла в балет – ты ведь стройная».

Первым, кто признал поэтический талант Ахматовой и вселил в нее уверенность, был Георгий Чулков, уже признанный поэт, друг А. Блока: «Однажды на вернисаже выставки «Мира искусства» я заметил высокую стройную сероглазую женщину, окруженную сотрудниками «Аполлона»... Через несколько дней был вечер Федора Сологуба. Часов в одиннадцать я вышел из Тенишевского зала. Моросил дождь, и характернейший петербургский вечер окутал город своим синеватым волшебным сумерком. У подъезда я встретил опять сероглазую молодую даму. В вечернем тумане она похожа была на большую птицу, которая привыкла летать высоко, а теперь влачит по земле раненое крыло. Случилось так, что я предложил довезти ее до вокзала: нам было по дороге. Она ехала на дачу. Мы опоздали и сели на вокзале за столик, ожидая следующего поезда. Среди беседы моя новая знакомая сказала между прочим: «А вы знаете, что я пишу стихи?» Полагая, что это одна из многих тогдашних поэтесс, я равнодушно и рассеянно попросил ее прочесть что-нибудь. Она стала читать... Первые же строфы ... заставили меня насторожиться. «Еще!... Еще!...Читайте еще», – бормотал я, наслаждаясь новою своеобразною мелодией, тонким и острым благоуханием живых стихов. «Вы – поэт», – сказал я совсем уж не тем равнодушным голосом...»

Гумилев все-таки признал дарование жены. Как рассказывала Ахматова, вернувшись из Африки в марте 1911 года, он при встрече первым делом спросил ее: «А ты стихи писала?» И услышав их, спокойно заметил: «Ты поэт – надо делать книгу».

Книга стихов «Вечер» вышла в издательстве «Цех поэтов» в 1912 году и стала «гвоздем сезона». Но первый успех не всегда обещает продолжение. Ахматова окончательно уверилась в своем праве на поэзию лишь после того, как в 1914 году вышел следующий сборник «Четки», принесший ей настоящую славу.

Уже в первых стихах Ахматовой критики отмечали «странный набор несовместимых свойств: скромность до застенчивости и дерзость, робость и вызов, крайнюю неуверенность в себе и апломб, надменность и простоту». (Марченко А. М. А. А. Ахматова // Русские писатели ХХ века, Дрофа 2000.) Гораздо позднее, в поэтическом цикле 1936–1960 гг., обратившись к теме поэта и поэзии, Ахматова откроет «Тайны ремесла», расскажет, «из какого сора растут стихи, не ведая стыда». Это и звуки, и запахи, и мельчайшие детали, которым обыкновенный человек не придает значения. Но под пером поэта детали, «некстати» сливаясь воедино, обретают «прекрасную ясность», превращаются в стихи и, «словно кем-то встревоженный гром, с дыханием жизни врываются в дом».

Тайны ремесла

Отрывок из поэтического цикла

1. Творчество

Бывает так: какая-то истома;
В ушах не умолкает бой часов;
Вдали раскат стихающего грома.
Неузнанных и пленных голосов
Мне чудятся и жалобы и стоны,
Сужается какой-то тайный круг,
Но в этой бездне шепотов и звонов
Встает один, все победивший звук.
Так вкруг него непоправимо тихо,
Что слышно, как в лесу растет трава,
Как по земле идет с котомкой лихо...
Но вот уже послышались слова
И легких рифм сигнальные звоночки, –
Тогда я начинаю понимать,
И просто продиктованные строчки
Ложатся в белоснежную тетрадь.

2.

Мне ни к чему одические рати
И прелесть элегических затей.
По мне, в стихах все быть должно некстати,
Не так, как у людей.

Когда б вы знали, из какого сора
Растут стихи, не ведая стыда,
Как желтый одуванчик у забора,
Как лопухи и лебеда.

Сердитый окрик, дегтя запах свежий,
Таинственная плесень на стене...
И стих уже звучит, задорен, нежен,
На радость вам и мне.

3. Муза

Как и жить мне с этой обузой,
А еще называют Музой,
Говорят: «Ты с ней на лугу...»
Говорят: «Божественный лепет...»
Жестче, чем лихорадка, оттреплет,
И опять весь год ни гу-гу.

4. Поэт

Подумаешь, тоже работа, –
Беспечное это житье:
Подслушать у музыки что-то
И выдать шутя за свое.

И чье-то веселое скерцо
В какие-то строки вложив,
Поклясться, что бедное сердце
Так стонет средь блещущих нив.

А после подслушать у леса,
У сосен, молчальниц на вид,
Пока дымовая завеса
Тумана повсюду стоит.

Налево беру и направо,
И даже, без чувства вины,
Немного у жизни лукавой,
И все – у ночной тишины.

5. Читатель

Не должен быть очень несчастным
И, главное, скрытным. О нет! –
Чтоб быть современнику ясным,
Весь настежь распахнут поэт.

И рампа торчит под ногами,
Все мертвенно, пусто, светло,
Лайм-лайта позорное пламя
Его заклеймило чело.

А каждый читатель как тайна,
Как в землю закопанный клад,
Пусть самый последний, случайный,
Всю жизнь промолчавший подряд.

Там все, что природа запрячет,
Когда ей угодно, от нас.
Там кто-то беспомощно плачет
В какой-то назначенный час.

И сколько там сумрака ночи,
И тени, и сколько прохлад,
Там те незнакомые очи
До света со мной говорят,

За что-то меня упрекают
И в чем-то согласны со мной...
Так исповедь льется немая,
Беседы блаженнейший зной.

Наш век на земле быстротечен
И тесен назначенный круг,
А он неизменен и вечен –
Поэта неведомый друг.

1936–1960